Злясь на себя, она снова надела шапочку и вытерла потные ладони о джинсы.
– Я должна была знать. Увидеть пум удается редко, но они здесь водятся. И нападают. Особенно на тех, кто ведет себя как последний болван. – Она потерла глаза. – А я даже не посмотрела по сторонам. Расселась и забыла о том, что надо быть начеку. За такую беспечность проводника надо гнать с работы в три шеи.
– Прекрасно. Ты уволена. – Ной не торопился возвращать нож в ножны. – Давай двигаться.
– Он больше не нападет. – Оливия перевела дух. – Он защищал свою добычу, то есть делал то, что должен был. Мы вторглись в его владения.
– Понял. Значит, мы построим дом в каком-нибудь другом месте.
Она открыла рот и засмеялась, немало удивившись себе.
– Ной, ты балбес! Из-за меня тебя могли убить или искалечить. Какого черта ты собирался с этим делать, горожанин? – Она посмотрела на нож и провела рукой по лицу, пытаясь справиться со смехом.
Он повертел нож в руке и задумчиво посмотрел на лезвие.
– Защищать прекрасную даму.
Оливия снова залилась смехом, а потом покачала головой.
– Извини. Тут нет ничего смешного. Должно быть, это реакция на собственную глупость. Я несколько раз видела пуму, но только издалека и сверху.
Она шумно выдохнула, обрадовалась, что справилась с истерикой, и только тут заметила, что у Ноя не дрожат руки.
«И глазом не моргнул, – подумала она. – Поразительно…»
– А ты умеешь держать себя в руках.
– Спасибо, мистер тренер. – Ной наконец убрал нож.
– Нет. – Окончательно успокоившаяся Оливия положила ладонь на его руку. – Ты действительно умеешь владеть собой. Кто бы мог подумать… Ной, я все время недооцениваю тебя. Пытаюсь найти для тебя нишу, но ты не влезаешь ни в одну.
– Может быть, просто еще не нашла подходящую.
– Может быть. Но не думаю, что ты поместишься в какой-нибудь из них. Разве что захочешь сам.
– А ты? Где твоя ниша?
– Я живу там, где мне хочется.
– Я говорю не про место, Лив. Лес или океан здесь ни при чем.
– Там, где мне хочется, – повторила Оливия. Во всяком случае, ей хотелось так думать. – Работаю и веду тот образ жизни, который меня устраивает.
– А в твоей нише много места?
Она посмотрела на Ноя, а потом отвернулась.
– Не знаю. Я об этом не думала.
– Пора подумать, – лаконично ответил он. Что это было? Приказ или совет?
Ной хотел попробовать порыбачить, но Оливия сказала, что у него нет лицензии, и отговорила. Он смирился, налил им по стаканчику вина и начал готовить суп, одновременно развлекая Оливию рассказами о том, какие приключения они с Майком пережили в детстве.
– Ты любишь его, да, Ной? – полуутвердительно спросила Оливия.
– Наверно. – Зависть, послышавшаяся в голосе Оливии, удивила Ноя. – А с кем ты дружила, когда была маленькой?
– Ни с кем. Пока я не переехала сюда, у меня были друзья, но потом… Иногда я играла с детьми, отдыхавшими на базе или в лагере, но они приезжали и уезжали. Так что закадычных друзей вроде твоего Майка у меня не было. Кстати, как он себя чувствует?
– Отлично. Цветет и пахнет.
– А эту женщину, которая вломилась к тебе в дом и ударила его, так и не нашли?
– Нет. Может быть, оно и к лучшему. Не знаю, что бы я с ней сделал, попадись она мне в руки. Она могла убить его. Что бы я с ней ни сделал, этого было бы мало.
Его глаза грозно потемнели. Оливии и раньше доводилось замечать в нем эту жесткость. Достаточно было намека на агрессивность, чтобы она встревожилась. Но, как ни странно, сейчас это не вызывало у нее страха. Наоборот, рядом с Ноем она чувствовала себя… в безопасности. И не могла понять, почему.
– Что случилось, то случилось, и этого уже не изменишь.
– Нет. – Он слегка успокоился. – Но мне хотелось бы знать, почему. Это очень важно. Разве тебе не хочется знать, почему?
Она взяла пустые стаканы и поднялась.
– Пойду помою. – Оливия шагнула к ручью, но остановилась. – Да. Да, мне хочется знать, почему.
Пока она мыла стаканы, Ной достал диктофон и вставил в него чистую кассету. Когда Оливия вернулась, он держал в руках блокнот и карандаш.
Он видел, что Оливии не по себе. Это было написано на ее сильно побледневшем лице.
– Сядь, – мягко сказал Ной. – И расскажи мне об отце.
– Я мало что о нем помню. Не видела его двадцать лет.
Ной промолчал, хотя мог бы сказать, что мать она помнит прекрасно. Он вновь наполнил стаканы.
– Он был очень красивый, – наконец сказала Оливия. – Они прекрасно смотрелись вместе. Я помню, как они одевались для приемов. Тогда я думала, что мои родители очень красивые, что у них красивая одежда и что их будут фотографировать для журналов и показывать по телевизору. Это казалось таким естественным, таким нормальным. Они подходили друг другу.
И любили друг друга. Я это знаю. – Теперь Оливия говорила медленно; между ее черными бровями залегла морщинка. – И меня тоже. Тут я не могу ошибиться. В том фильме, где они вместе играли, они… лучились от того, что чувствовали друг к другу. От них исходило сияние. Я помню, как это было. Как они сияли от счастья, когда оказывались рядом. А потом все начало меняться.
– Почему?
– Гнев, недоверие, ревность. Тогда я не знала таких слов. Но это сияние стало угасать. Они ссорились. Сначала по ночам. Я не слышала слов. Только голоса. И мне становилось плохо.
Пытаясь успокоиться, Оливия поднесла стакан к губам.
– Иногда я слышала, как он ходит по коридору, разучивая роль или читая стихи. Позже в посвященных ему статьях я читала, что он часто цитировал стихи, чтобы сосредоточиться перед важным эпизодом. Он страдал боязнью сцены.